http://elpaso.rusff.me/

http://inthecity.rusff.me/

Я не хотела уезжать. Не хотела покидать Берлин. Я была влюблена в улицы, несущие в себе дух печального прошлого. В свою квартиру, ставшую для меня отдельным уютным миром. Я оставила этот город жить без меня. Вроде потеря не очень солидная, но тем не менее. Я нарекаю его жить счастливо. Пусть какие-то другие искатели будут исследовать каждый его уголок. И не глазами, а сердцем. Чужие воспоминания осядут на крыльцах, аллеях, скамейках, и чьи-то поцелуи останутся в памяти офисных витрин, всегда завистливо на нас, свободных, взирающих. Уверена, у каждого есть места, мелодии, амулеты, с которыми мысленно вы не расстаетесь, с которыми связаны воспоминания, мечты, ситуации. И каждый раз, когда монотонный быт Портленда убивает меня, я вспоминаю Берлин и погружаюсь в необыкновенное, невесомое состояние души, и каждый раз заново переживаю лучшие годы моей жизни.

Я совсем недавно живу здесь, чуть более двух лет. У меня отличная работа, которую я люблю и которой готова посвящать все свое время. Я рада приходить домой, ведь знаю, что там меня ждет моя любимая сестра. Откровенно говоря, у меня есть то, о чем мечтают многие.

у меня так сильно тряслись руки, что мне поскорее хотелось кого-нибудь поколотить. я помню это ощущение, как с силой сжимала зубы, как бы ничего не сказать лишнего. да кто я такая, вообще, чтобы говорить? всего лишь глупая девятиклассница, получившая "неудовлетворительно" за сочинение. но я помню, мне совсем не хотелось прятаться от того, как преподаватель с чувством собственного превосходства разносила мое сочинение перед всем классом в пух и прах. мне не было стыдно за то, что я написала. помню, как гжегож сжимал мою руку и тихо говорил, что эту неудачницу просто обидела жизнь, или ее давно никто ебал, вот она и измывается. я только усмехнулась, и посмотрела на него. знаю, что все смотрели на меня с довольными усмешками, тогда я оглядела одноклассников и беспардонно поцеловала гжегожа, выставив средний палец в сторону преподавателя.
смешно, но она была похожа на гусыню в тот момент, и я громко засмеялась. она совсем не знала, что сказать, и только в возмущении повторяла мою фамилию. я встала и свысока на нее посмотрела. разумеется, ничего умнее, чем выставить меня за дверь, она не нашла.
- может хоть так научишься уважать людей. - сказала она мне вслед. и тут мое терпение лопнуло.
- а может вас стоит выставить за дверь? в вас, я погляжу, совсем немного уважения к окружающим.
- да что ты себе позволяешь? - громко возмутилась она, а я снова усмехнулась. до экзаменов оставалось совсем немного. к ней уже можно было не ходить, так что я спокойно начала наглеть, не повышая голос.
- не приебываться к людям с сочинением для первоклашек считается? или вы про то, что у меня есть личная жизнь, а вы член только на картинках видели? (на самом деле я тогда тоже, но об этом преподаватель, конечно, не знала. да и мне было 15. все очевидно)
- да ты и сочинение для первоклашек умудрилась запороть. "хочу стать музыкантом". какие глупости. что ж не космонавтом? - помню как я рассмеялась, глядя в ее потерявшиеся глаза. - или ты думаешь, накопишь на этом хоть на корку хлеба? да кому ты нужна в этой сфере?
- не все же такие бесталанные как вы.
- ты еще вспомнишь мои слова, когда закончишь в музыкальной школе. - о да, она решила, что ей удалось меня заткнуть, и эту кривую ухмылочку я вспоминала еще долго, когда шла к своей цели.
- да я лучше на панель пойду, чем свяжусь с неблагодарными малолетками. - я оглядела класс, и они все смотрели на нас с открытыми ртами и рассмеялась вновь. - вроде меня. - и тут класс разразился аплодисментами и смехом. - я пришлю вам свою фотографию с первого концерта.
я вышла из класса, довольно хлопнув дверью, но и шага не успела ступить, как за мной уже вышли гжегож с друзьями, весело смеясь. об этом в школе еще долго говорили. и самое смешное, когда об этом узнали и директор, и мои родители, все встали на мою сторону.
а фотографию ей я все-таки прислала.

в доме, где живут люди с каменными сердцами, всегда будет стужа.

я не находил себе места, постоянно теряя из вида касю. уже несколько раз я просил ее не пить больше, но она не слушала. черт возьми, я никак не мог успокоить ее. в нее будто бес вселился. вроде, выпила она немного, но я уже с содроганием придумывал, как потащу ее домой и что скажу ее отцу. надеюсь, спросонья он не вспомнит где его ружье.
когда я нашел касю, она раскуривала косяк на балконе на пару с владом. сначала мне показалось это забавным. она смешно и мило делала вид, будто для нее это привычное дело, а потом кашляла минут пять. я тяжело выдохнул. слава богу, с ней все было в порядке, и я нашел ее здесь, а не в туалете с одним из этих придурков. никогда прежде я не видел ее в таком состоянии и не знал чего ожидать.
- кась. - она подняла на меня своим задорные глаза, и я понял, что она совсем ничего не соображает. - пойдем спать. - я помог ей встать, вовсе не слушая возмущения влада. наоборот, сделал довольный вид, будто бы мне сейчас от нее что-то перепадет. а влад лишь громко обругал меня, смеясь. а я послал его к черту, кася тоже. честно, мне стало немного легче на душе. а когда кася добавила, что владу в принципе, кроме его руки ничего не светит, то тоже начал смеяться, несерьезно ее пожурив за откровенность.
- гжесь, я хочу пить - она продолжала улыбаться, а я не понимал почему.
- иди ляг, сейчас принесу. - и я пошел за водой, надеясь, что кася вновь не исчезнет.
она и вправду никуда не делась, только где она откопала юлю и бутылку вина, я так и не понял. они сидели и болтали, но только я подошел, чтобы потащить касю спать, она меня обняла. я не хотел больше двигаться, лишь бы ее не спугнуть, а юли уже и след простыл. и как только они это делают?
решив, что лучше пусть она спит так, чем вообще никак, я поцеловал ее и попросил немного поспать. но кася все не унималась, ровно как и не желала выпускать из рук бутылку. внезапно она начала ко мне лезть и попыталась стянуть с меня рубашку. я жутко разозлился по этому поводу и грубо схватил ее за руки.
- что ты творишь? - я шипел на нее сквозь зубы от злости, но кася сделала вид, что она не понимает меня.
- что не так? давай уже сделаем это. давно пора. - она улыбнулась и поцеловала меня. мне пришлось ее оттолкнуть. правда пылу ей это не убавило. тогда я вновь со злостью схватил ее за руки и потащил домой. может хоть это ее образумит.
всю дорогу она сопротивлялась, плакала, просила отвести ее куда угодно, но не домой. я ее совсем не слушал.
а надо было.
дверь открыла ее мама. она улыбалась мне, но на касю смотрела с какой-то злостью и разочарованием. мне стало не по себе, и я решил, что надо скорее уходить, а завтра уже поговорить с ней как со взрослым человеком. но домой меня не отпустили.
когда умывшись, я вышел из ванной, то случайно увидел, как мать отчитывает касю, та была вся зеленая. мне стало жаль ее, но может хоть так она одумается.
но потом я пожалел, что привел ее домой.
"ведешь себя как шлюха" сказала мать кати, и я увидел, как она с силой ударила свою дочь по лицу.

я боюсь стать таким, как взрослые, которым ничто не интересно, кроме цифр

она переворачивает страничку книги, и тут в дверь звонят. кася даже не дергается. мысленно она сочиняла мелодию для экзамена, изредка записывая в тетради ноты, приходящие в голову. другие звуки ее ничуть не беспокоили. в дверь снова звонят, она снова не обращает внимания. на третий раз звонок не прекращался и вырвал ольковскую из своих мыслей. она оглядывается и зовет брата. ян не слышит. он как всегда в наушниках. хотя, может его даже и дома давно нет. играет в свой футбол и в ус не дует.
кася поднимает глаза на часы. время позднее. но на нее дома никто не откликается. и лишь открыв дверь она вспоминает, что родители уехали на пару дней в варшаву, а брат уже промок под дождем, дожидаясь, пока кася откроет дверь. как всегда ключи взять он забыл.
ян кидает каcе свою куртку, и начинает возмущаться, что она так долго открывает дверь. кася, закатив глаза, бросает мокрую куртку обратно в брата, даже и не прицелившись. попадает ему прямо в лицо. и тут ян начинает орать как резаный, будто в него не куртку кинули, а кирпич. кася уже собирается возвращаться в свою комнату, но он ее останавливает.
- погавкай.
- там идет кислотный дождь и тебе проело мозг?
- ну погавкай.
- хотя ладно, какой у тебя может быть мозг?
он достает из рюкзака письмо, и читает что было написано на конверте. "от кого: юиллиард шоль. нью-йорк. сша. кому: катажина ольковская. гданьск. польша."
- а ну быстро дай сюда! - она подлетает к брату, который вытягивает руку вверх, чтобы кася не могла дотянуться.
- погавкай.
- да гав, только отдай.
он, смеясь, протягивает ей письмо, и шутит, что кася готова выполнить любое его пожелание. вот так глупая женщина.
- ты идиот. - она разворачивает письмо, уже представляя, как она сейчас быстро все переведет и будет визжать, что ей не придется учиться еще и в училище, чтобы пройти в консерваторию. - и сексист.
- а тебя зовут учиться к педикам.
- ну зато я не умру от скуки в этой деревне.

— если хочешь, чтобы у тебя был друг, приручи меня!
— а что для этого надо делать? — спросил маленький принц.
— надо запастись терпением, — ответил лис. — сперва сядь вон там, поодаль, на траву. вот так. я буду на тебя искоса поглядывать, а ты молчи. но с каждым днем садись немного ближе…

сейчас только ноябрь.
кася уже чувствует, как родители медленно, но верно на нее забивают. пока еще она не знает, что мама специально так себя ведет, чтобы вернуть кати домой и женить на "этом славном мальчике из хорошей семьи".
кати подрабатывает. из-за постоянной учебы и очень неудобного графика для любого кафетерия, ей приходится сидеть в парке со своей старушкой виолончелью и пытаться заинтересовать людей на доллар-другой. с каждым днем становится все холоднее. сидеть на одном месте несколько часов уже не так просто. здесь все такое другое.
и люди в этой вашей америке какие-то злые. кася не понимала американцев когда приехала. они казались ей варварами.
она до сих пор не понимает их. они до сих пор ей кажутся варварами. она так и не подружилась ни с одним американцем за десять лет.
погода в штатах тоже разительно отличалась от польской. кати привыкла к снегу, привыкла, что в ноябре уже в одной футболочке не походишь - вмиг заболеешь. но там холод был колючий и резкий, он морозил только снаружи. и тебе ничего не стоило отогреться и пойти дальше заниматься своими делами.
а в нью-йорке он морозил будто изнутри. и не хватало и целой ночи, чтобы прийти в чувство. потому кася так не любила особенно вечером сидеть в парке. ее раздражали люди, проходящие мимо, и высокомерно смотрящие. в этом чертовом парке она даже не слышала своей музыки, хотя больше нее она ничего в жизни так не любила.
- и где ты будешь играть, когда придет зима? - к ней подходит мужчина. он опять предлагает касе помочь донести виолончель до общежития.
- мне больше негде.
- давай пройдемся. такая хорошая погода. грех сразу идти домой. - этот конопатый человек со странным именем был в теплой куртке и перчатках. конечно ему грех идти домой в такую погоду.
- ну холодно же, чего ты врешь. тем более мне еще надо готовиться. а я хотела посидеть и почитать ванильных книжек. хотя-бы часик. - она и не замечает, как он уводит ее от общежития дальше в парк.
- тебе разве холодно? и зачем тебе готовиться? ты и так круглые сутки тут играешь. да и не беспокойся, я не отниму у тебя слишком много времени. - но он отнимет. и сейчас он видит, что касе холодно. потому ведет ее в теплое кафе. она думает, что ему от нее нужен лишь номер самого классного скрипача из группы, [ведь брат изо дня в день продолжает повторять, что в этой вашей америке каждый второй - бессовестный гей]. но в номере скрипача нет нужды. этот человек и вовсе не гей, как сначала показалось касе, по его вычурному выбору одежды. а еще он больше не допустит, чтобы ей было холодно.

конечно, случайный прохожий, поглядев на мою розу, скажет, что она точно такая же, как вы. но мне она одна дороже всех вас. ведь это ее, а не вас я поливал каждый день. ее, а не вас накрывал стеклянным колпаком. ее загораживал ширмой, оберегая от ветра. для нее убивал гусениц, только двух или трех оставил, чтобы вывелись бабочки. Я слушал, как она жаловалась и как хвастала, я прислушивался к ней, даже когда она умолкала. она - моя.

- кати, вставай, пойдем гулять, мне скучно. - с утра пораньше теккерей стучит в комнату кати и полли. он обычно не входил, пока ему не сообщали, что в этой комнате все одеты, но было 8 утра, воскресенье. так что кирен без проблем и без совести зашел в девчачью комнату.
он вообще без особых препятствий заходил в общежитие и никто не понимал почему, ведь вахтерша люто ненавидела почти каждого студента. но кирена пропускала абсолютно спокойно, даже не спрашивая его пропуска.
- когда же вы уже нормально мутить начнете. че как эти. - сонно говорит полли, потягиваясь. ее раздражало, что кирен вот так просто приходит к ним в общежитие, а ведь они с кати даже не встречаются. она уже ждала интересных рассказов от кати. кто, кого и сколько раз. [и скоро полли их получит] но их все не было. они снова лишь сидели в парке и она читала ему книжку, пока он издевался над польским. такие рассказы полли давно наскучили. ну и особенно ее раздражало, что из-за своего теккерея, кати не ходит с ней по клубам.
- он не в моем вкусе.
- она не в моем вкусе. - одновременно говорят они, после чего переглядываются.
полли начинает истерично смеяться и называть кирена и кати шерочкой с машерочкой, на что эти двое лишь смущенно переглянулись.
- зато вот ты, полли, очень даже ничего. - говорит кирен голосом альфача, а кати закатывает глаза.
- ну вы еще потрахайтесь тут. - недовольно говорит она, взяв из шкафа вещи, чтобы пойти в ванную умыться.
- как только ты выйдешь, так сразу. - лениво улыбаясь, говорит полли, пока кирен сидит и хихикает. от этих телячьих нежностей кати показалось, что ее сейчас стошнит. она включает чайник и выходит, пожелав ребятам приятного времяпровождения.
она возвращается через несколько минут и стучит в дверь, спрашивая, закончили ли там ребята. на что они ей дают добро.
зайдя в комнату, кати видит, что ничего не изменилось, и потрепанности ребятам не прибавилось. полли лишь разглядывала мизинец кирена, на котором было кольцо и пыталась узнать откуда оно взялось. а кирен пытался уйти от ответа. заметив это, кати быстро переключает все внимание на себя.
- я смотрю ты быстрый. с полли долго не получается, да? - без тени смущения говорит она, а полли кидает в нее подушкой. кати смеется, ведь полли в нее с двух метров не попала, но теперь ей придется стирать наволочку. кати берет чайник, и тихо хихикая разливает кипяток по чашкам. кирен за ней наблюдает. полли замечает, как он на нее смотрит.
- да серьезно? ребят. ну я ж своя, ну расскажите мне все. - требует полли. она уже чувствует то, что эти двое поймут еще не скоро.
- что все?
- ну все. вы же встречаетесь. я же вижу.
- да ты посмотри на нее, она ж плоская, как селедка. - говорит кирен, вызывающе смотря на кати.
- а он вообще выглядит так, будто он по мальчикам. - сразу отвечает кати, даже и не думая обижаться, и ставит чайник на место.
- ну отлично же все сходится. - восторженно вопит полли. кати кидает в нее ее же подушкой. кати попадает.
- наверняка еще и бревно. - продолжает кирен. но тут кати уже строит обиженную гримасу, и он спешит извиниться. - ну вот, видишь как быстро обиделась. а я не хочу, чтобы ей было грустно. тем более из-за меня. тем более специально.
- а еще он пьет как свинья, и я буду на него за это орать. - смеется кати
- представь, я поведу себя как мразь, накосячу, и ей будет больно. - кирен смотрит, как кати ставит чашки на стол и берет одну. вторую протягивая полли. третья осталась у кати. он снова переводит глаза на нее. он еще не знает, что буквально через полгода лишит ее девственности. кати будет больно. но она соврет, что все было отлично. он еще не знает, что через несколько лет она родит ему дочь. и ей будет больно до такой степени, что она несколько раз потеряет сознание. в тот день она будет на грани смерти. она будет кричать. он еще не знает, что почти через десять лет скажет ей, что она никогда его не любила. он назовет ее не самыми приятными словами. ей будет больно. но она промолчит.
и эту боль он причинит ей нарочно.
- ставлю двадцать баксов, что через два месяца вы переспите. а через год она разобьет тебе сердце и будет трахаться с латиносом. - они все смеются над предложением полли, потому как думают, будто это невозможно. и кирен, перестав смеяться, переводит взгляд с полли на кати, которая от смеха обожглась чаем. он начинает смеяться над ней, и думает, что с такой как она, можно, конечно, пару раз переспать, но разбить сердце она не сможет. да и латиносы на таких как кати, думает кирен, не клюют.
кирен ошибается. кати разобьет ему сердце. с латиносами уже сложнее.
- хорошо. я готов спорить, но разве что на интерес.

он не ответил ни на один мой вопрос, но ведь когда краснеешь, это значит "да", не так ли?

я просыпаюсь от сильного недомогания посреди ночи. ужасно трещит голова, живот будто разрывает на части. ноги и руки меня не слушаются. тошнит безумно. я смотрю на кирена, который рядом сладко сопел. его тяжелая рука лежала на моем плече и будто придавливала к кровати. он был так доволен, что мне даже стало обидно.
я никак не могла понять что произошло. в последнее время я так трепетно относилась к своему здоровью, что даже спать стала минимум восемь часов в сутки. виной тому был все тот же кирен, который уже давно загорелся идеей завести детей. видите ли он с годами не молодеет. и его даже не останавливал тот факт, что я сама еще сущий ребенок - что физически, что психологически. он отвечал, что он такой взрослый и серьезный дядя, что без проблем присмотрит и за двумя детишками. ну конечно.
но проблема в том, что мы еще даже не пытались.
следующим вечером я сидела в ванной с тестом на беременность. их даже было пять. и все от разных фирм. я хотела быть уверена. и каждый из этих тестов предательски показывал одну полоску, чему я не знала - радоваться, или нет. вдруг мое паршивое состояние твердило лишь о том, что скоро я умру? но потом на тесте появлялась слабая вторая полоска, и через минуту становилась ярче. и тут уже я впадала в панику.
я выкидываю все это дело, замотав большим количеством бумаги. упаковываю в темный пакет и вдобавок выношу мусор. к счастью, кирена дома не было. так бы он точно заподозрил что-то неладное. он всегда говорил, что я слишком модница, чтобы выносить мусор
весь тот вечер я просидела не зная что сказать ему. слова просто не шли. мне казалось, что "я беременна" - недостаточно.
когда открылась входная дверь, я сделала глубокий вдох, уже представляя, как все по полочкам сейчас разложу мужу. но только он вошел в кухню, я просто расплакалась, так и не зная что сказать. кирен возвращался с работы поздно, всегда уставший и голодный. я старалась его не грузить. но сейчас он, видя мои необоснованные слезы, будто и не выглядел таким уставшим. он был напуган. а потом подошел ко мне.
- все в порядке? - он садится на корточки передо мной и пытается снизу заглянуть мне в глаза. я отрицательно мотаю головой. кирен напрягается. он уже будто был готов идти и бить моих обидчиков. но своим обидчиком оказалась я сама. - что случилось? - он берет меня за подбородок, призывает успокоиться. большими пальцами вытирает слезы. - кати. - кирен не любит, когда я молчу и что-то от него скрываю. он злится и грозно зовет меня по имени. сильно накосячу - он называет полное имя. правда он все еще неправильно его произносит.
- ты, - я говорю задыхаясь, пытаясь выровнять дыхание, которое предательски становилось только более неровным. - мы.. я.. - я снова плачу уже не в силах сдержать поток слез. кирен меня обнимает. призывает к спокойствию. через несколько минут, когда я уже не дрожала так сильно, он вглядывается мне в глаза и снова спрашивает что случилось. я смотрю на него с надеждой и показываю на духовку, в которой выпекались булочки. но кирен так и не понимает в чем дело.
- ты станешь папой. - я плачу и смеюсь одновременно. кирен улыбается. он улыбается той самой своей улыбкой, которая настоящая. которая пугает людей. мне становится страшно, и я плачу теперь от страха. а потом я еще буду плакать из-за того, что плачу.
он обнимает меня и целует. крепко прижимает к себе. и только так я успокаиваюсь.
- ты рад? - я поднимаю на него свои невинные, полные надежды глаза. кирен смотрит прямо в душу. он убирает прилипшие волосы от моего лица.
- почему ты плачешь?
- не знаю. - он снова меня целует.
- я люблю тебя. - тихо произнес он, и я заметила, как его уши покраснели.

— однажды я за один день видел заход солнца сорок три раза! и немного погодя ты прибавил: — знаешь… когда станет очень грустно, хорошо поглядеть, как заходит солнце… — значит, в тот день, когда ты видел сорок три заката, тебе было очень грустно? но маленький принц не ответил.

мерзопакостная жара осела на город. от нее негде было спрятаться. и как назло на экзамен надо было прийти в черном платье. преподаватель говорил, что нам следует привыкать к такой одежде. оркестранты всегда сидят в черном. руки ужасно потели, и мне даже казалось, что я могу уронить виолончель. сейчас она казалась очень тяжелой, хотя весила не больше восьми килограмм. да и кирен никак не мог мне помочь. как всегда, его работа вырывала его из жизни на неделю, а то и больше. я уже давно перестала считать на сколько он там задерживается. кирен велел не лезть в его дела, не задавать лишних вопросов. я не лезла. не задавала. тем более он звонил почти каждый день. то перед сном, то с утра. я даже не могла допустить такой мысли, чтобы на него разозлиться.
на экзамене я попросилась быть первой. а все мне с радостью уступили, пожелав удачи. я совсем не волновалась. у меня было лишь одно желание: поскорее избавиться от обязанности что-то сдавать. мне даже было не особо важно как я сыграю.
с завершением третьего произведения председатель комиссии встает, и говорит "достаточно". остальные его поддерживают, в один голос повторяя, что все хорошо.
мистер патерлини не скупится в комментариях к моей игре. хвалит еще и себя, что так хорошо меня обучил. я лишь улыбаюсь. хочется уже поскорее домой. прилечь и оставить этот день доживать себя самому.
- кася, ты чего такая бледная. давай. расслабься. мы же сдали. - он улыбается и радостно восклицает. но тут его радость меняется на волнение. - или тебе нехорошо? - тут уже меня касается обеспокоенный взгляд. но я вру, что все отлично, просто переволновалась. - может, тебя проводить? ты совсем неважно выглядишь. - я соглашаюсь.
под палящим солнцем мне стало еще хуже. я прошу остановиться. глубоко дышу. - ой смотри. тут кирен. - мой преподаватель машет рукой мужу и переводит мое внимание на него. я улыбаюсь, сразу позабыв о всяком недомогании. кирен идет к нам и мистер патерлини отдает ему мою виолончель. он активно рассказывает о том, какая я молодец, как хорошо играю. кирен улыбается как дурак и делает вид, что ему очень интересно. я смеюсь с его глупого лица. он обнимает меня за талию, говорит, что я молодец. но тут я теряю сознание.
очнулась я уже в больнице. кирен спал в кресле рядом. он выглядел измученным, и мне стало стыдно, что из-за меня мы были вынуждены ехать сюда, а не домой. я хочу его позвать. но он просыпается лишь от малейшего шороха. сразу подходит ко мне. берет за руку. целует. проводит холодными пальцами по моему лицу.
- что случилось?
- тебе стало плохо.
я улыбаюсь ему. - не обязательно было меня сюда везти, это все пройдет.
он обеспокоенно на меня смотрит. - милая, ты же знаешь, как сильно я тебя люблю. и буду любить. что бы не случилось.
- кирен, ты почему так странно себя ведешь? что случилось-то? - я приподнимаюсь на кушетке, уже готовясь к самому плохому.
- выкидыш. - он смотрит прямо в глаза, и мне стало некомфортно от его пристального взгляда. - кати. у нас еще будут дети. такое случается, кати. твой врач сказал, что такое часто бывает. еще повезло, что это случилось на раннем сроке. потом было бы тяжелее.
- повезло? - я откидываюсь и не могу поверить его словам. я была готова к худшему. но не к этому. к такому вообще вряд ли кто-то был бы готов. - это все моя вина.
- нет. не твоя. ты не виновата. никто не виноват. кати. все будет хорошо.
но я ему не верила. мне казалось, что он разочарован во мне. а я ничего не чувствовала кроме отчаяния.

- а где же люди? в пустыне все-таки одиноко...
- среди людей тоже одиноко.

- опять? - совсем без эмоций спрашивает кати, поднимая на мужа глаза. он, опустив взгляд кивает, но добавляет, что это всего на пару дней. кати тяжело вздыхает, опустив глаза в чашку с противным некрепким чаем, который ей позволяли врачи. но внезапно она усмехается, и будто все поняв, отрицательно качает головой. будто так быть совсем не могло. видимо, ее опасения подтвердились. - ты же вернулся несколько дней назад. - она все так же без интереса стягивает со стола конфету, и тихо ее разворачивает. с того июня кирен начал чаще пропадать на работе, чаще уезжать. и вот, совсем недавно, врач говорит ей, что она не сможет иметь детей, и внезапно кирену понадобилось надолго уехать. и если честно, кати это совсем не задевало. она чувствовала себя беспомощной и бесполезной. такой она и была. и отношение мужа ее совсем не расстраивало больше. она не имела права ничего от него требовать. и так он сделал для нее слишком много. она не ревновала, потому как знала, что и такого права у нее нет. она не просила его больше по телефону возвращаться скорее. такого права кати тоже больше не имела. и она уже совсем не подавала виду, что ее всю раздирало на части, когда он очередной раз говорил: "мне надо задержаться еще ненадолго".
она давно не виделась с друзьями. из дома выходила разве что в консерваторию, и сразу шла обратно. она не отвечала никому на звонки и сообщения и просто старалась вести себя так, будто ее не существует. полли пару раз приходила, пытаясь ее расшевелить, но даже она не могла ничего поделать с постоянно грустной кати.
она хотела позвонить родителям. но ей было стыдно. мама бы никогда ей не простила, что кати так внезапно спустила всю свою личную жизнь в унитаз. мама бы обязательно напомнила, что кати следовало выйти замуж за гжегожа. возможно, мама была права, и останься кати с ним, ничего плохого бы не произошло. но кати хотелось скрыться за своей гордостью, и хотя-бы сделать вид, что она способна отвечать за свои поступки. родителям кати так и не позвонила.
- кирен, ты вернешься к рождеству? - боязливо спрашивает кати, и кирен уходит от ответа. твердит, что слишком много работы. он не уверен. кати злит это, но она лишь тихо прикрывает глаза и считает до десяти. она не имела права кричать на него и тем более требовать, чтобы на праздник он вернулся.
слыша короткие гудки из телефона, кати хотелось со злостью швырнуть его в стену, ей хотелось найти этого кирена и его проклятую любовницу и обоим сломать хребты. ей хотелось прямо здесь отрубить руки врачу, что не мог ее вылечить. в конце концов, ей хотелось покалечить саму себя. но это было бы слишком эгоистично. слишком слабо. а слабой кати никогда не была и быть такой не хотела.
ей нужен был родной человек, который бы просто ее поддержал и сказал, что все будет хорошо.
но все родные от нее отвернулись. кроме одного. он никогда не отворачивался, пусть и вел себя как последний мудак в своем роду. кати боялась терять и его, боялась, что он отвернется. но больше ей было не к кому пойти.
- малой, есть планы на рождество? - весело говорит кати в трубку.
- кася, едрить твою, ты в курсе, что время пять утра?
- да? я совсем забыла, извини. - ее голос дрогнул. и ян это заметил.
- ну козявка, ну ты чего. - он спешит извиниться, и кати только смеется. она передразнивает его, и уже чувствует, как он закатил глаза. - там длинноногая блондинка жаждет моих объятий. - говорит ян голосом альфача, но кати стало не по себе, так как перед глазами возник образ кирена в объятьях не менее длинноногой блондинки.
- приезжай на праздники. - а еще кати наконец хотела рассказать все яну. он один всегда все о ней знал, даже находясь на другом континенте. но сейчас все изменилось, и кати хотела это поскорее исправить. - я скучаю.
ян улыбнулся и добавил "я тоже", но сдержать своего внутреннего барана он все равно не смог.
- чур с тебя борщ.

и потом — смотри! видишь, вон там, в полях, зреет пшеница? я не ем хлеба. Колосья мне не нужны. пшеничные поля ни о чем мне не говорят. и это грустно! но у тебя золотые волосы. и как чудесно будет, когда ты меня приручишь! золотая пшеница станет напоминать мне тебя. и я полюблю шелест колосьев на ветру…

- если что-то пойдет не так, выбери ребенка. хорошо? - ее последние слова, сказанные у самого входа в больницу, не давали мне покоя. она говорила это уже не в первый раз. но сейчас я впервые начал придавать этому значение. любая мысль о том, что кати больше не будет, приводит меня в бешенство. я не хочу об этом даже думать. не могу.
я не смогу. не смогу дать согласие на убийство женщины, которую я люблю. но я понимал, что смерть ребенка, пусть еще и не рожденного, ее окончательно сломит, и больше я не увижу кати такой, какой полюбил. еще одна потеря ее погубит.
каждый ее душераздирающий крик врезался в сознание. та сила, с которой она сжимала мою руку будто передавала мне немного ее боли. я хотел, чтобы передавала. я чувствовал, как ей больно, но ничем не мог помочь. я ненавидел себя за это. теперь уже затея с ребенком не казалась такой интересной, как раньше. сейчас я хотел лишь, чтобы ей перестало быть так больно.
и внезапно она перестает кричать. ее рука ослабла, глаза закрылись. ей больше не больно. только вот, я ее потерял.
уже всем сердцем я ненавидел ребенка, хотя и понимал где-то глубоко, что должен любить его. как-никак он был мне еще роднее и ближе из-за одной крови. но он убивает свою мать. он убивает человека, который помогает мне жить в этом мире.
кати приводят в чувство, и она снова кричит. снова сжимает мою руку. я не могу свести глаз с ее измученного лица. теперь я уже ненавидел себя за то, что причинил ей столько боли. а ведь я обещал, что не допущу такого. чего теперь стоит мое слово?
и она снова прекращает кричать. я чувствую, как дрожат ее руки. она в сознании. она жива. она перестала так сильно жмуриться. она смотрит на врача, на меня, и снова на врача, в руках которого, на первый взгляд, было что-то странное. эти секунды тишины тянулись как вечность. вдруг, врач называет ребенка девочкой, и я понимаю, что что-то пошло не так. кати быстро переспрашивает его, вдруг врач оговорился? а ребенок, перебивая свою мать, издает главный звук, для всех здесь собравшихся - крик.
кати со страхом смотрит на меня и дрожащим голосом снова переспрашивает пол ребенка, на что ей снова говорят: "девочка. у вас дочь". и мне уже было плевать, что все говорили, что будет мальчик. это уже было неважно. я был ей просто благодарен, что она выносила и родила мне ребенка, с которым я ни за что не поступлю так, как поступили со мной.
я все еще держал руку кати, она все еще была сильно напряжена. ее пальцы снова сжались с такой силой, что мне показалось, словно кати захотела раздавить все кости в моей ладони. кати спрашивает о дочери. здорова ли она? врач отвечает, что все хорошо, и кати пробивает на смех. с ним приходит и расслабленность. как же давно я не слышал ее смех. счастливый и настоящий, а не пропитанный сарказмом и язвами.
а потом ей дают на руки ребенка. я смотрю на них и сам не замечаю, как начинаю улыбаться. дочь шевелит своими крохотными ручками, открывает глаза и пристально смотрит на свою мать. она же целует ребенка. кати вся дрожала, но ее лицо светилось.
а потом случилось страшное. кати перевела взгляд на меня и протянула мне ребенка. мне на секунду стало не по себе, уж слишком хрупкой дочь мне казалась. но все же, желание побеждает волнение и страх, и этот странный маленький человек оказывается у меня на руках, и я вообразить себе не мог, что вот она - моя семья. самая настоящая. такая, какой у меня никогда не было. я посмотрел на кати, которую врачи уже перестали пытать. она смотрела на меня и просто обессиленно улыбалась. я видел в ее глазах слезы, но в этих слезах уже не было ничего плохого. я улыбаюсь ей и снова смотрю на ребенка, пытавшегося дотянуться до моего лица.
дочь тогда казалась слишком маленькой, и было даже сложно вообразить, что ей удавалось так безжалостно терроризировать свою мать. но гены никуда не деть. открыв свои огромные глаза, девочка смотрит на меня. и я смотрел на нее с равным удивлением, и разве что еще понимал, что выгляжу сейчас немного глупо со своей довольной улыбкой. ком радости и умиления подкатывал к горлу, но я вовсе не собирался разводить здесь сопли. кати уже выплакала все слезы за нас двоих. хватит.
я лишь осторожно целую дочь, проводя большим пальцем по ее щеке. я все еще боялся, что как-то ей наврежу, но ребенок был спокоен, и не подавал никаких признаков протеста. и теперь я уже был спокоен и горд за себя и своих девочек. я никак не мог поверить, что это происходит именно со мной.

хоть человеческая жизнь дороже всего на свете, но мы всегда поступаем так, словно в мире существует нечто еще более ценное, чем человеческая жизнь… но что?

время.
и тут раздается мощный взрыв из самого театра. большие осколки камня разлетаются во все стороны.
в меня что-то попадает, но я не обращаю никакого внимания. уши закладывает от громкого звука, и я пытаюсь немного отойти, сильно зажмурившись и прикрыв уши руками. я ничего не слышу, не слышу криков, только протяжный долгий писк. от боли на глаза наворачиваются слезы, но я понимаю, что мне нужно идти несмотря ни на что. люди разбегаются как муравьи, и я боюсь, что меня раздавят все эти паникеры.
кругом кровь, я стараюсь не оборачиваться по сторонам, потому что знаю, чем для меня может закончиться простой вид крови. но вдруг перед глазами появляется мужчина. он несет на руках окровавленное тело ребенка. я не вижу его лица.
голова ужасно болит. будто бы меня ударили тяжелым тупым предметом. ничего перед собой не вижу, но уже совсем скоро темные круги перед глазами сходятся в единую картинку, и я начинаю осознавать что происходит. я оглядываюсь вокруг, понимая, что я в больнице. вокруг так много людей. они все бегают, что-то хотят, чего-то просят. слушать их просто невыносимо. любой звук эхом отдается в голове и причиняет невыносимую боль. я стараюсь успокоиться. мне нельзя рисковать слухом и нервами.
руку щиплет. я замечаю на ней повязку, на которой уже просачивались следы крови. мне становится плохо от ее вида, но я стараюсь не придавать этому значения. все пройдет. главное, что пальцы все еще двигались и не причиняли сильных неудобств.
- слава богу, вы пришли в себя, - говорит медсестра, подходя ко мне. она начинает со мной говорить, меняя повязку. ее болтовня меня бесит.
через несколько минут приходит врач, и начинает говорить еще больше. я говорю все что им нужно, лишь бы меня выпустили отсюда. вру, что дома мне будет лучше, и врач, сжалившись надо мной отпускает меня на все четыре стороны. тем более, сейчас им нужны свободные места. после теракта оказалось слишком много пострадавших.
меня просят посидеть в коридоре, а в палату привозят женщину с пробитой головой и ампутированной ногой. мне становится плохо. медсестра говорит, что мне надо пройти в регистратуру, чтобы позвонить родным, но я, предвещая, какие там очереди спрашиваю, где мои вещи.
телефон был в мясо. осколки стекла готовы были впиться в кожу пальцев, но мне удалось приложить к экрану легкую ткань и позвонить кирену. слава богу, телефон еще был на это способен.
кирен на меня кричит. он не стесняется в выражениях, говоря, что я не самый приятный человек, раз не отвечаю, когда в городе происходит подобное. наверняка сижу со своими театралами и дела мне нет до того, что муж волнуется. да еще и с мужиками небось какими ушла. я не слушаю его. даже отвожу телефон подальше от уха, чтобы ответить кирену, когда он уже перегорит. миллион пропущенных - это явно не знак того, что твой собеседник окажется доволен. я понимаю, что кирен имеет право на такую реакцию, потому даже не пытаюсь его перебить. и наконец, он замолкает и ждет от меня объяснений.
- я в больнице. забери меня пожалуйста.
он мне ничего не отвечает. бросает трубку, и мне остается слушать короткие гудки на другом конце. я откидываюсь назад, прикрывая глаза, но слышу, что кто-то подходит. подняв голову я вижу того мужчину. он сжимал в руках детскую курточку. мне становится не по себе и я сразу отворачиваюсь.
кирен приезжает очень быстро. он подходит, а я крепко его обнимаю и прошу скорее отвезти меня домой. он аккуратно проводит рукой по моей спине, и я чувствую, как от него веет напряжением.
- дорогой, пожалуйста, не злись. - я целую его в щеку, и совсем не хочу выпускать его из своих объятий.
- я не злюсь. - отрешенно говорит кирен, - не на тебя.
в абсолютной тишине мы доехали до дома. я чувствовал, что не могу долго говорить. голос дрожал. я все никак не мог прийти в себя. я чуть не убил свою жену. и я хотел теперь всячески ее задабривать, для успокоения собственной души. мол, накосячил - приходи с букетом цветов. лишь бы не на ее могилу.
- с тобой точно все в порядке? - спрашиваю я у кати. конечно, у нее все в порядке. подумаешь, чуть не погибла, после этого видела столько крови, сколько в жизни не видела. кругом боль и страдания, а она среди этого дерьма. ее не должно было там быть. а ты спрашиваешь, все ли в порядке. ничего не в порядке.
но кати улыбается. почему, черт возьми, она улыбается?
- руке больно. - тихо говорит она, когда я помог ей сесть на кресло. я не мог находиться с ней в одной комнате. но оставить ее тоже не мог. ей нужно было выговориться. она бы не смогла переварить все это одна. но как мне с ней разговаривать, если я и в глаза не могу ей посмотреть?
я отхожу к окну, доставая пепельницу. впустив в комнату жаркий летний воздух, всматриваюсь в темное отражение кати в стекле.
ее совсем не беспокоило то, что с ее рукой, то, что она сама чуть не лишилась жизни. она рассказывает о мальчике и его отце. ее беспокоит то, что невинные люди умирают. а ведь они действительно не входили в план. мы же не можем контролировать, кто придет туда, где должен произойти теракт, а кто - нет. если бы могли, то кати бы там сегодня не было.
- в чем виноват ребенок? что этим тварям сделал ребенок? сопутствующие потери? это несправедливо. - голос кати дрожит, срывается. - лучше бы я умерла, а не тот мальчик. - я перевожу на нее испуганный взгляд и сразу подхожу. взяв ее ладонь в свои несколько секунд смотрю на перевязку. - я не хочу, чтобы моя дочь жила в таком мире. - вижу, как на глаза кати наворачиваются слезы. но меня злят ее слова. я сильнее сжимаю ее ладонь.
- не говори так. богу виднее, кому жить, а кому умирать. - она поднимает дрожащие глаза на меня. я не мог в них смотреть. она просит меня пообещать ей, что такое больше не случится. ни с ней, ни с нашей дочерью. - кати, мое слово не гарантия. но это не повторится. то, что ты там оказалась - случайность.
- нет, не случайность. все было давно оговорено. много кто знал, что у меня встреча. и ты знал. конечно, я не хочу сказать, что это из-за меня такой сыр-бор. но это не случайность. - кати вновь опускает глаза, а у меня сердце сжимается от ее слов. как я смел допустить такую ошибку? на языке вертится столько слов, чтобы убедить ее, что все хорошо, что она в безопасности, что жюстин в безопасности. но ни одно из них я не могу произнести. это вызовет слишком много подозрений. - ну ладно. это не зависело от тебя, прости что так гружу. - кати начинает шевелиться, собираясь встать, а я смотрел на нее с каменным выражением лица. долго думая, стоит ли ей что-нибудь говорить, я все-таки проболтался.
- зависело. - вижу, как она поднимает на меня глаза, полные страха и непонимания, но сам я стыдился смотреть в глаза собственной жене. -  я участвовал в этом. примерно этим я и занимаюсь. и уже давно. - я боялся ее пугать, а в итоге, этим все и закончилось. - кати, с тобой больше не повторится подобное. - я пытался ей что-то доказать, но она только забирает свою руку из моих.
- ты же знал.. - только и произносит она, не договаривая свою мысль. происходит то, чего я и боялся - она начинает бояться меня. она молчаливо опустила глаза. и я не знал, что и думать. я хотел извиниться, но чего стоили мои слова? я даже не знал, что кати уже себе додумала. в комнате повисла давящая тишина. и я чувствовал, как стремительно падает ее доверие.

ничего я тогда не понимал! надо было судить не по словам, а по делам. она дарила мне свой аромат, озаряла мою жизнь. я не должен был бежать. за этими жалкими хитростями и уловками надо было угадать нежность. но я был слишком молод, я еще не умел любить.

последний аккорд. аплодисменты.
мы выходим из оркестровой ямы. томми очень рада такому успеху представления. она говорит не скрывая своего восторга, уже представляя, как весь мир вновь заинтересуется театром и начнет любить ходить в подобные заведения. томми просто не остановить. а еще томми очень любит говорить, что каспер - ее муж - очень болтливый. я всегда улыбаюсь, когда томми разговаривает. она смешно жестикулирует. даже когда может убить всех вокруг своим контрабасом. поэтому каспер всегда отбирает у нее инструмент и боится, что она кого-нибудь им убьет.
каспер называет мое имя, и говорит, что надо серьезно поговорить. я не понимаю в чем дело, и уже жду подвоха.
— кати, ты же знаешь, что я военный журналист. бьюсь об заклад, томми тебе сказала.
— да. сирия?
— сирия. — каспер улыбается, но затем говорит серьезно. - послушай, присядь. я там познакомился с человеком. кирен теккерей. он показывал мне твою фотографию. — и тут меня бросает в холод. я не могу поверить своим ушам. мне становится страшно, а все инстинкты кричат мне "беги".
— каспер, я не хочу об этом говорить.
— я понимаю, что это не мое дело. и я не верю в совпадения. но кажется они бывают. слушай. я не буду сейчас тебе доказывать, что он тебя любит и хочет вернуть. я не буду никого ни в чем обвинять. я не знаю подробностей. — но каспер был явно не прочь их узнать. — но я не могу не сказать. — он делает глубокий вдох. а я уже готовлюсь слушать, что такими мужиками как кирен не разбрасываются. я начинаю презирать кирена, что он отправил своих друзей за мной следить. и я понимаю, что томми стала со мной общаться не потому, что я показалась ей интересной. и звала к себе она тоже не поэтому. - был обстрел. около точки, где мы встретились с киреном. я уехал на сутки раньше. он планировал остаться еще. я не знаю что с ним. да мне и не скажут. я думаю, ты должна об этом знать. и если он все еще что-то для тебя значит - позвони.
я киваю головой. каспер уходит, улыбаясь так, будто извиняется. я не знаю что делать. кирен ведь может найти меня по звонку. и убить. или этот каспер. я теперь даже ему не верю. никому не верю. мне страшно. очень, очень страшно.
в животе неприятно ноет, от волнения начинает болеть даже в горле. но кажется я начала понимать, что жизнь кирена важнее моей. как минимум для дочери. я судорожно достаю телефон. набираю номер. недоступно. звоню в америку. кирен всегда оставлял все контакты воспитателю жюстин. она отвечает почти сразу.
— эмилия?
— о кати, хочешь поговорить с жюстин?
— кирен давно звонил?
— что такое. кати?
— кирен давно звонил? — я срываюсь на крик. но поняв, что на эмилию не стоит кричать, извиняюсь.
— пару дней назад. сейчас гляну. — она копошится. — двадцать четвертого.
— он оставлял какие-нибудь номера?
— конечно.
— пришли мне все. скорее эмилия. пожалуйста, скорее. потом поговорим. - я бросаю трубку, выжидая от эмилии контактных данных. я не знаю куда себя деть. я не знаю что делать. наконец, они приходят. звоню по каждому номеру. наконец, трубку берут. я понимаю, что это госпиталь. и они говорят, что кирен находится там.
— жив?
— жив. — наконец я могу спокойно дышать. я плакала от счастья. но тут врач будто выливает на меня ведро холодной воды, и говорит, что не уверен, долго ли еще кирен протянет. и я даже не хочу знать что с киреном. мне снова становится страшно. даже несмотря на то, что он сделал со мной. я не хотела принимать тот факт, что подобное может случиться и с ним.
— можно его перевезти?
— дорого.
— я оплачу.
— хорошо. куда?
— домой, в америку.
— боюсь, он не переживет.
в итоге мне удалось договориться. да и сумма, как оказалось, была вовсе невелика. видимо, этот врач никогда не видел, сколько стоит батон хлеба в дании.
кирена согласились лечить в тель-авив, чтобы потом уже отправить его домой. я сразу поехала к нему, чтобы он ни в чем не нуждался и не умер в одиночестве. я не знаю, как бы я объяснила жюстин, что папы больше нет.
этот перелет был самым длинным в моей жизни.
я еще никогда не боялась так его потерять. еще никогда мне не было так страшно.

— я была глупая, — сказала она, наконец. — прости меня. и постарайся быть счастливым.
и ни слова упрека. маленький принц был очень удивлен. он застыл, смущенный и растерянный, со стеклянным колпаком в руках. откуда эта тихая нежность?
— да, да, я люблю тебя, — услышал он. — моя вина, что ты этого не знал. да это и не важно. но ты был такой же глупый, как и я. постарайся быть счастливым… оставь колпак, он мне больше не нужен.
— но ветер…
— не так уж я простужена… ночная свежесть пойдет мне на пользу. ведь я — цветок.
— но звери, насекомые…
— должна же я стерпеть двух-трех гусениц, если хочу познакомиться с бабочками. они, должно быть, прелестны. а то кто же станет меня навещать? ты ведь будешь далеко. а больших зверей я не боюсь. у меня тоже есть когти.
и она в простоте душевной показала свои четыре шипа. потом прибавила:
— да не тяни же, это невыносимо! решил уйти — так уходи.
она не хотела, чтобы маленький принц видел, как она плачет. это был очень гордый цветок.

край одеяла соскользнул с ее правого плеча. кирен сразу же возвращает его на место. осторожно. он помнит, что именно с этой рукой у кати какие-то проблемы. интересно, это не повлияет на ее работу? он проводит кончиками пальцев примерно по тому месту, где находится перевязка. затем уже другой рукой проводит рядом с ссадиной на левой стороне ее лба, едва ли касаясь ее кожи.
— что с тобой произошло? это было недавно, так? откуда у тебя это. и это. упала? два раза подряд. на разные стороны. да так, что едва можешь ходить?
кати пытается отшутиться, но у нее это скверно получается. тогда она отходит на секунду и протягивает кирену бумажку, похожую на рецепт от врача. надпись была на французском. кати сказала, что ненавидит францию. теперь еще больше. и какая-то томми ее уговорила поехать. кирен ничего не понимает из ее слов, потому принимается читать.
— ты была в париже, когда там стреляли? поэтому ты здесь? думаешь, я к этому имею отношение, потому что хочу убить тебя? нет, я в тот день был здесь. с жюстин. я уже говорил об этом. — кирен надеялся, что кати ему поверит. и она верит.
— весь мир не крутится вокруг одного лишь тебя. ты же сказал, что не имеешь к этому отношения. я верю.
он снова смотрит в листок, перечитывает еще раз.
она смотрела на него и не понимала своей опрометчивости. лишь с течением времени она осознала, как отвратительно поступила, бросив кирена. он ей доверил все, а она, преследуемая своими страхами, боялась, пряталась. она тогда была слишком глупа, чтобы понять, что те слова кирена были самым честным и самым важным, что он ей когда-либо говорил. он доверял ей больше, чем кому-либо еще. она была слишком эгоистична, чтобы все правильно понять и расставить правильные приоритеты. навязчивая идея, что ее хотят убить все еще преследовала кати, но видя кирена рядом, ощущая его близость, она поняла, что от этого человека ей не стоит ждать своей смерти. она, наконец, поняла, что имела ввиду полли, когда говорила, что видит, как он на нее смотрит.
— и почему ты, вообще, находишься тут? тебе же нельзя ходить. только лежать. у тебя проблемы с ребром. кати. сядь.
но она словно не слышит его.
кирен никогда не верил, что кати способна пройти через многое, ради поставленной цели. он думал, она может лишь сидеть и грустно плакать от несправедливости в книжках. кирен не знал, что если бы не подобное упорство кати, то он бы лежал в гробу, а не сидел в собственном доме. он говорил, что она ребенок.
пренебрежительно называл ее всего лишь женщиной. но если бы он знал все, что она для него сделала, если бы он в это верил, продолжил бы он ее упрекать?

у каждого человека свои звезды.

— мам, прошу тебя, лежи спокойно. — я держала ее за холодную руку и тепло улыбалась. знаю, ей было нелегко неподвижно лежать на одном месте. но движения причиняли еще больше боли. ей было плохо, ее тошнило. я не могла смотреть на нее, мне было больно за нее и больше всего обидно, что перед лицом болезни все оказались бессильны. утешало лишь одно: скоро должен был прийти врач, и маме станет немного легче.
я сидела на полу у ее кровати. она медленно гладила меня по голове свободной рукой, и от неспешных, размеренных действий меня клонило в сон. но сонливость как рукой сняло, когда я услышала всхлипы. сразу поднявшись, я обеспокоенно ее оглядела.
— что случилось? потерпи чуть чуть, врач сейчас придет. будет не так больно, обещаю. — я крепко схватила ее руку и поднесла к губам, целуя. но мама все не переставала плакать. это разбивало мне сердце. собственная беспомощность была просто невыносима.
мама с теплотой на меня посмотрела и улыбнулась. — кася, солнышко, прости меня.
— за что? — ее фраза ввела меня в ступор, а ее слезы будто запрещали мне думать. я и забыла, что не разговаривала с ней около двух лет, пока папа не сказал всем прекратить вести себя как эгоистичные животные.
— за все. я хотела для тебя как лучше. а в итоге...
— мама, прекрати. я знаю. знаю. — более того, я всегда это знала. только не хотела это признавать.
— я просто хочу, чтобы ты была счастлива.
эти слова были так похожи на последние. я не могла выдавить из себя ни звука, лишь покорно кивая ей, и вытирая ей слезы с впалых щек. — твой кирен точно тебя не обижает?
— точно. — я усмехаюсь, вспомнив, как ян встретил его ударом в глаз вместо приветствия. — если что, у меня всегда есть ян. — мама улыбается и все с такой же теплотой на меня смотрит.
в дверь звонят, и я быстро иду открывать, надеясь, что это врач, и сейчас маме станет легче. это действительно был врач. к тому же, хорошо мне знакомый.
— гжеш? что ты здесь делаешь? — я впускаю его в дом, совершенно не зная как на него реагировать. он улыбнулся, но осекся, прежде чем сказать какую-либо глупость.
— мама у себя? — я киваю, поняв все без объяснений.
когда он вышел из ее комнаты, то сказал, что мама спит, и лучше ее не тревожить. я провожаю его вниз, пока он рассказывает мне, что делать с капельницей. но меня уже волнует другое.
— сколько ей осталось? — он замялся, не хотел отвечать на мой вопрос, с жалостью на меня глянув.
— несколько дней. может меньше. как повезет. — я киваю, будто для меня такие новости в порядке вещей. на самом деле я была в шоке и отчаянии, не зная, что теперь делать и что говорить. но гжегож вырывает меня из раздумий.
— кась, ты как?
— нормально. — но он видел, что это не так. он обнимает меня и целует в лоб. не сдержавшись, я тоже его обнимаю.
— послушай, я знаю, сейчас не самое подходящее время. но я так рад тебя видеть. жаль, что именно при таких обстоятельствах. — я отстраняюсь немного и замечаю грусть в его глазах. от этого мне становится так погано на душе и так совестно, что я отвожу глаза вниз, боясь на него посмотреть. и мне все еще непонятно, почему после стольких лет он все еще так на меня смотрит.
— я тоже рада. честно. я скучала.
— кась. — я поднимаю глаза, стараясь улыбаться. — если ты когда нибудь будешь свободна - позвони мне. — я не знала как на это реагировать, в недоумении на него уставившись.
— после стольких лет?
но он не отвечает на мой вопрос.

on ne voit bien qu' avec le coeur. l'essentiel est invisible por les yeux.

меня зовут жюстин. этой зимой мне исполнилось целых шесть лет. я уже совсем большая. я уже умею читать и писать. и считать аж до миллиона. я живу в большом и красивом доме с папой и мамой. я их очень люблю. папа говорит, что я красивая и очень похожа на маму. я верю папе. папа никогда не врет. и мама действительно очень красивая. мама говорит, что я очень вредная и похожа на папу. маме я тоже верю. мама тоже никогда не врет. папа действительно очень вредный. а еще папа любит покушать. я тоже. я похожа на них обоих. у меня такие же светлые волосы, как у мамы. и на руках у меня так же много веснушек, как у папы. мои глаза очень похожи на папины, но все говорят мне, что взгляд мамин.
мама любит петь мне и играть на виолончели. у мамы очень красивая виолончель. а я учусь играть на скрипке. папа любит, как звучит скрипка. а еще папа любит читать мне стихи. любимый папин стишок - про моряка с мертвой птичкой. папа любит грустные истории. папа меня иногда пугает, и я начинаю плакать, но у папы всегда есть шоколад, чтобы меня успокоить. а еще у него жуткая улыбка. папа иногда носит очки, ленится сбривать бороду и прихрамывает. но папа все равно очень красивый.
мама очень долго не жила с нами. но тогда она часто приходила ко мне в садик. мне так не хватало ее дома. целый год я мечтала, чтобы мама прочитала мне на ночь сказку. я так люблю мамин голос, как она мягко гладит меня по голове своими мягкими, теплыми руками. а еще мама готовит самое вкусное на свете печенье.
несколько лет мы всей семьей жили в другом городе, и мне там очень нравилось. здесь все совсем не так.
раньше мама училась очень далеко, и часто ей приходилось ночевать в другой квартире, ближе к консерватории. а теперь она и работает совсем неблизко. этот город слишком большой. а мы и так слишком надолго расставались с мамой, чтобы отпускать ее так далеко на целый день.
а когда мама уезжает на работу в другой город, она всегда звонит мне в садик, чтобы поговорить со мной. мама обещала, что скоро я тоже с ней поеду. я не могу дождаться этого момента.
однажды папа уехал на войну. я не знаю, что такое война, но папа сказал, что это страшно. когда папа вернулся, мама много плакала. папа не знает об этом. это наш с мамой секрет.
потом уехала мама. но не на войну, а по работе. когда мама вернулась, папа на нее кричал. мне страшно, когда папа кричит. папа думал, что мама меня бросила и ушла от меня точно так же, как и от него. но мама меня никогда-никогда не бросала. папа говорит, что ревнует маму ко мне. папа смешной.
я люблю по утрам будить маму и папу. папа забавно обнимает маму во сне. он говорит, что это потому, что он боится, что мама снова убежит. но я ему не верю. мама мне обещала, что больше никаких длительных расставаний не будет. я верю маме.
папа любит обнимать маму. он постоянно говорит ей, что любит ее. мама тоже любит папу, но она редко об этом говорит. вместо этого она кидает в него пирожками. зато она часто говорит, что любит меня. а папа говорит, что любит меня больше. но я знаю, что я люблю их двоих больше, чем они могут представить.

я — дитя второго тысячелетия. поколение Y; родилась между СПИДом и терактом 11 сентября.нас зовут поколением глобалистов. считают эгоистичными и избалованными. говорят, все потому, что в наше время детей чествуют за одно лишь рождение. а может и потому, что современные технологии позволяют нам жрать и пердеть на показ всему миру.но, кажется, наша главная отличительная черта — онемение, безразличие к миру и боли. кому-кому, а мне это не страшит. я не типичная, то и опасно. у меня даже телефон появился только пару месяцев назад...  я  феминистка, но  не вегетарианка//веган//сыроед не анорексичка и не лесбиянка(ну почти не лесбиянка...) - я не выделяюсь из толпы и как бы это ни было парадоксально - я не хочу выделяться! меня и так достаточно выделяет мой ирландский акцент и странное чувство юмора, с меня хватит.
я из тех людей, кто считает, что всему необходимому в жизни людей может научить сама жизнь и не обязательно сидеть ещё пять лет за партой, после школы.
    я воюю за документальность. за небеленое лицо и неровную походку. за эмоционально достоверную семейную сцену. за мучительный подбор слов. за открытую, а может, несчастную концовку. за слезающий с пятки ботинок, и движение ступни, чтобы его поправить. за разбитое яйцо и разлитое молоко. за идею косноязычия. за умение есть не_аккуратно. за пространство кино, в котором не происходит ничего, но всё возможно. за прощение быть слабой. за возможность быть девушкой. за страх хорошо выглядеть в платье.за свободу любви. за свободу слова. за право ходить почти[или совсем] голой по дому.за отсутствие, как высшую форму присутствия.за право уставать и плакать.
    я против политкорректности и считаю, что она убивает демократию. против вознесения человеческих качеств, как главную драгоценность человеческой души. я за смех и дешевую жвачку, дешевое пиво и сон на плече у друга. я за резкость и прямоту, я стерплю все - я мазохистка в душе. я за то, что бы быть тем, кем я являюсь - быть обычной девушкой двадцати трех лет, которая так и не нашла своего места в этом мире и занимающейся живописью,музыкой, читающая Кинга, нюхающая снег  и любящая своих друзей и сестру.